ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ ПРИЧАСТИЕ

Архимандрит Савва (Мажуко)

Церковные «братья и сестры» – это простая  красивая метафора? Что делает нас одной духовной семьёй? Говорят, что в Русмынии во времена Чаушеску строили огромные многоквартирные дома, удобные и современные, но с одним изъяном: в них не было кухонь. Можете себе это представить? Я не могу. Как же без кухни? Холостяк или студент – куда ни шло, но ведь это все строилось для семейных людей!

Как это – семья без кухни? Кухонные разговоры, посиделки до утра, бабушкино героически-вдохновенное служение у плиты, а главное – застолье или просто семейный обед, ужин, да и завтрак тоже. Мне в детстве страшно нравились наши ужины, когда мы, вдоволь наевшись и досыта насмеявшись, вслед за мамой принимались петь наши любимые песни. До чего же было хорошо!

Семье никак нельзя без общей трапезы. Где еще семья себя и обнаруживает, как не в совместном преломлении хлеба? Вспоминается старичок из чудесного фильма «По семейным обстоятельствам». Он вопрошал героиню картины: есть ли у вас дома большой круглый стол? – и сокрушался: как же это плохо, что из нашего быта исчезли эти почтенные хранители семьи!

Церковь – это семья. Семья собирается вокруг трапезы, в ней обнаруживает себя, проявляет свое таинственное бытие и единство. Где она, эта Церковь? Я вижу только группу крайне непохожих людей, разных взглядов, привычек, культурных пристрастий. Не решусь даже утверждать, что нас объединяет вера. Если опросить присутствующих, картина может сложиться неутешительная.

Церковь является в Евхаристии, а Евхаристия – дело семьи. Причастие подобно вспышке света. Что такое Церковь, в чем смысл ее бытия, не абсурд ли и беспроглядная тьма окружает нас? – И тут высекается искра и освящает на мгновение все вокруг. Ты видишь стены, шкафы, какую-то скрытую за твоей слепотой логику и смысл во  всем. Церкви нет. Мы не видим ее. И лишь в момент Причастия, когда разрозненная масса часто предельно чужих людей подходит к Чаше, вдруг мы все становимся Телом Христовым, мы видим это Тело, ощущаем его, потому что только сейчас, в это мгновение по-настоящему и принадлежим Ему.

«Я отправилась к Люку и Франсуазе с недолговечным ощущением свободы, как после Причастия», – позволю себе цитату из приветливо-грустной Саган. Она получила католическое воспитание и хорошо помнила это особое чувство, которое к нам приходит, нас настигает только во время Причастия – легкость, свобода и тишина, так что хочется «перецеловать все вещи в мирозданье».

Но Причастие – это не личное дело, не решение моей индивидуальной проблемы или удовлетворение естественной религиозной потребности. Причастие – дело семьи. Новгородская школа иконописи изображала Тайную вечерю с вызывающе огромным столом, который композиционно захватывал или отхватывал большую часть иконного пространства. Большой семейный стол – а если на иконе что-то слишком большое, это неспроста.

На «Тайной вечери» Леонардо – обычный стол – прямоугольный и непримечательный. Наша икона, которая есть богословие не столько в красках, сколько в композиции, стол выставляет вперед, прямо-таки бросает в глаза, выпячивает, почти вываливает из пространства иконы, он будто свисает оттуда – огромный круглый семейный стол.

Законное возражение: это ведь только метафора, как и другие метафоры, она интересна, почтенна, но не более, чем красивый образ, никто не станет понимать его буквально. Мы, христиане – семья? Безусловно. Братья и сестры? Непременно. Едины во Христе? Бесспорно. Но ведь тут же и оговариваемся: эти единство, семья и братство – духовные. Мы братья и сестры – по духу, это – благородно и ответственно. Но – неверно.

Если мы братья и сестры во Христе, то мы семья не только по духу, но и по крови. Буквально, в самом наибуквальнейшем смысле слова. Взаимное обращение «брат» или «сестра» среди христиан не есть красивый образ, не просто метафора. Что такое метафора? Допустим, вы любите хорошенькую девушку и совершенно естественно называете ее «мой цветочек». Однако это не означает, что каждое утро вы поливаете ее из лейки, подсыпаете удобрения или, упаси Боже, прореживаете. Это просто красивый образ. Фигура речи.

Когда мы слышим в церкви «братья и сестры» – чаще всего для нас это тоже метафора. Ведь кто такой мой родной брат и сестра, отец, мать? Нас объединяет кровное родство, родство по крови, вполне осязаемое и доказуемое. От своих родителей я получаю набор генов, наследую родовые качества и роковые признаки. Это – единство крови. Вполне реальное единство.

Единство и общность христиан вокруг Чаши Евхаристии – это тоже единство по крови, не спиритуальное, не по убежденности и тождеству религиозных воззрений. Мы единокровны и единотелесны Христу, Его Кровь течет в наших жилах, Его Жизнью мы живем, родившись от Нового Адама «водою, кровию и Духом» (1Ин 5:6). Но это также означает, что мой брат во Христе и сестра – единотелесны и единокровны мне во Христе, реально и осязаемо, а не символически, мы – одной крови, а значит, братья и сестры воистину в силу кровного родства – у нас один Родитель, и в жилах наших течет одна кровь – Его кровь.

Мой брат во Христе – мой брат по крови. Пусть он другой расы – китаец, например, или индус – и вырос в другой культуре, и много старше меня, и образованнее, и богаче – «нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3:28) – эта известная фраза ап. Павла родилась из опыта Евхаристии. И в другом послании: «Нет ни еллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол 3:11).

Это откровение, перевернувшее мир. Евхаристия – опыт преодоления многовековой болезни, тысячелетней распри между народами, племенами, семьями и сословиями, дерзновенная попытка собрать всех в одну семью и «все небесное и земное соединить под главою Христом» (Еф 1:10). И если мы примем это откровение с последней серьезностью, в каждом брате и сестре будем видеть и переживать своего родненького братишку и сестричку, то дар Евхаристии не будет в нас напрасен.

Однако это еще не влечет за собой взаимной любви. И в обычных семьях единокровные родственники очень часто – чужие люди и даже враждебные. Господь одарил нас возможностью не только «называть, но и быть детьми Божиими» (1Ин 3:1), не по убеждению или ради идеи только, но единокровно и единотелесно причащаться жизни Христа и жизни своих братьев и сестер, и наши жизни взаимно пронизывают друг друга, и вовсе не в спиритуальном только значении, их жизни – моя жизнь, проникает в меня, и моя жизнь в них жительствует.

Отсюда и так естественно переживая ближнего как подлинно живого и единокровного брата своего, принимая его по-настоящему живым, настолько же живым, как и ты сам, заботиться друг о друге, учиться друг друга любить, «быть братолюбивым друг к другу с нежностью» (Рим 12:10), потому что мы – одной крови, мы – одна семья, а «если кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся веры и хуже неверного» (1Тим 5:7). Мы не просто единомышленники, мы – свои, потому что – семья. Потому и строг апостол к тем, кто не заботится о своих, потому и приравнивает такое бессердечное поведение к отречению от веры.

Значит ли это, что к тем, кто не семья, мы не можем или не должны относиться сердечно и братски? В опыте Евхаристии христианину открывается истина единства всего рода человеческого, единство, превосходящее время и пространство, так что все человечество представляет собой единый организм, одно тело, как огромное дерево, в каждом листочке которого отражается жизнь целого.

Болезнь греха, вселенской распри, онтологического раздора лишило нас чувствительности друг к другу, и каждая ветвь этого огромного дерева, если не каждый листок утратили восприимчивость к единству, атрофировалась сама способность воспринимать и переживать жизнь всего этого единого и живого организма.

Литургия на какое-то мгновение дает пережить опыт единения, в некой таинственной вспышке света дает увидеть «все дерево». И только воистину святые люди и настоящие молитвенники возвращают себе эту чувствительность навсегда, не только переживая боли и страдания всего мира, но и радуясь его жизни, пропуская через себя, свое сердце кровь всего человечества, и своей святой жизнью оживляя это древнее, но все еще плодоносное дерево единой человеческой семьи.